Прежде всего я должна поздравить Хью Лори с его победой в Премии Гильдии Актеров Экрана-2009 в номинации «Лучший актер в драматическом телевизионном сериале». Лори заслуживает эту награду своим участием в каждом эпизоде, создавая глубокий, сложный образ, который одновременно может привести в ярость (или иногда к разочарованию) и вызвать абсолютную симпатию. Эта роль требует огромной самоотдачи, и Лори настолько легко исполняет ее, что можно и не заметить, насколько она сложна. Разумеется, награда от своих коллег (которой Лори дорожит больше – тем более это его вторая награда – чем всякими до сих пор ускользающими у него из рук Эмми) является неким признанием его блестящей игры в особенности в таких эпизодах, каким стала предпоследняя серия четвертого сезона, «Голова Хауса».
Должна признать, я не ждала с особым нетерпением «Большого дитя». Все мы знаем, что Хаус может быть капризным дитятей. И случай с Кэмерон, которая берет на себя некоторые ежедневные обязанности Кадди в госпитале (включая работу нянькой диагноста), является прекрасной возможностью для того, чтобы именно эта черта Грегори Хауса вышла наружу. Слова Хауса, «бывшая ученица стала учителем», наглядно показывают нам необычность такого развития событий и все те оскорбления, которые затем могут последовать. Я не особо люблю Хауса-ребенка: он может язвить, быть жестоким и порой безжалостным без какой-либо на то причины. Эпизод носит название «Большое дитя», так что я заранее знала о параллели между кричащим и не поддающимся контролю ребенком и Хаусом, до невозможности упертым и своенравным.
Я была приятно удивлена этим замечательным, цельным эпизодом. Мне понравилась Кэмерон, которая сначала лелеяла надежду о том, что она сможет держать Хауса под контролем, играя в его игры, но затем все-таки поняла, что не способна на это. Она знает ход его мыслей и соглашается с ним и с его нетрадиционным взглядом на медицину. Она не может сказать «нет», когда знает, что он, скорее всего (или в итоге оказывается), прав, и что его дорога к «правильному» ответу никога не идет прямо и всегда проходит через пункты назначения его странной точки зрения. Кадди тоже знает Хауса, но образ ее мыслей иной, поэтому она может обособить себя от его более радикальных убеждений, но сказать «да», когда потребуется. Как сказала Кэмерон в самом конце эпизода: «Я всегда буду говорить ему «да». Он меня учил. Он у меня в голове. А любой другой на этом месте всегда будет говорить «нет». И Хаус был бы обозлен, и он не смог бы делать свою работу, заключающуюся не только в медицинской практике, но и в применении «некоридорного» мышления, которое будет вызывать автоматическое «нет» у кого-либо другого. Потому это место и должна занимать Кадди. Она, несомненно, может сказать «нет», но она также понимает то (даже если он вывел ее из себя), когда следует сказать «делай то, что считаешь нужным», потому что она его знает.
Но на этой неделе Кадди поглощена попытками стать той матерью, какой, по ее мнению, она должна быть. Вместо того, чтобы гулить и агукать в радостном восхищении, что она, наконец-то, стала матерью, она подавлена и чувствует себя одинокой. Ее и без того расстроенные нервы начинают потихонечку сдавать с каждым новым беспричинным плачем малышки Рейчел. Кадди считает, что у нее отсутствует ген «мамочки», который есть у остальных матерей, мгновенно их связывающий с их новорожденными детьми, таким образом ослабляя постоянное раздражение от криков и плачей малышей. Она жаждет взрослых игр и чувствует, что совершила огромную ошибку. Все, что я могу сказать Кадди, - это: «Как я тебя понимаю, сестричка». И Лиза Эдельштайн правильно подкрепила это измотанными и раздраженными нервами своей героини. Спасибо вам, Дэвид Шор, за то, что ваша Кадди не стала в одно мгновение всесильной мамочкой. Все, что было показано, было реально и заставило меня обратиться к моим мало приятным воспоминаниям о раннем материнстве.
Я вспоминаю, если вы можете стерпеть мое лирическое отступление о личном (если не можете, тогда прокрутите этот абзац), случай, когда моему первому ребенку было примерно восемь месяцев. Мой муж работал в часе езды от дома и обычно возвращался домой где-то в шесть вечера. Мое материнское терпение, как правило, заканчивалось ровно тогда, когда он возвращался домой, - и я с благодарностью отдавала нашу малышку в его сильные руки. Однажды вечером, когда наша дочка кричала чуть ли не целый день, он позвонил мне примерно за 10 минут до того, как должен был по идее прийти домой. Он позвонил мне, чтобы сказать, что у него было позднее совещание и он вот-вот покинет офис. Как только мы попрощались, я расплакалась, потому что была не в состоянии справиться с криком ребенка самостоятельно в течение следующего часа. И мы обе плакали каждая по своей причине до тех пор, пока моя малышка, обессиленная, не заснула. И я тоже.
Я все это написала для того, чтобы сказать, что я прекрасно понимаю Кадди в этом эпизоде, это все было реально – пусть и немного скомкано, но реально. Как и Кадди, когда у меня появился шанс вернуться на работу и быть там с другими людьми моей профессии, я уцепилась за эту возможность и наняла няню. Для этого я больше годилась. Как и Кадди. Так оно и было бы, если бы она просидела в четырех стенах достаточно долго.
Тем временем ее другой ребенок – Хаус – пытается узнать «пределы границ» Кэмерон. Будет ли она ему препятствовать, если он попросит разрешение на что-нибудь не то? Вопрос в том, пытается ли Хаус на нее надавить, потому что он хочет, чтобы она дала ему отпор, или потому что он хочет, чтобы она дала добро на любое безумство, какое придет ему в голову.
Пациент этой недели – учительница, которая работает в классе коррекции и имеет при общении со своими учениками беспредельное терпение, способное выдержать наиболее невыносимых из них. Хаус считает, что симптомы пациентки связаны с мозгом, но его команда с ним не согласна. Когда Хаус предсказывает каждый следующий шаг в ее прогрессирующей болезни, он просит Кэмерон (чуть ли не с радостным ликованием и в надежде вешать ей лапшу на уши и дальше) дать разрешение на проведение опасных тестов и процедур.
Но первая процедура, на которую он просит ее дать добро, - то, что он вообще не хочет делать, - полное облучение пациентки. Он просит ее об этом, потому что он уверен, что она откажет ему, но она разрешает. По сути дела Кэмерон, которая пытается играть в хаусовские игры, загоняет его в угол. Несмотря на предупреждение Кадди не пытаться и обыграть Хауса («Не хитри с ним. Не провоцируй. Не играй, потому что проиграешь».), Хаусу приходится делать вид, что он проводит процедуру. В конце концов, разрешив ему сделать опасный тест на мозге, требующий вскрытия черепа больной, Кэмерон ассистирует Хаусу во время процедуры, таким образом вовлекая себя в его диагностический процесс, - и это в результате заставляет ее осознать, что неважно, насколько правым оказывается Хаус в итоге, порой он действительно рискует без надобности. И из-за того, что она настолько приучена к «зачем» в его методах и понимает мотивы его действий (которые часто доказывают, что он прав), она не в состоянии его остановить.
Любопытно, что Хаус ни разу не попытался «свергнуть» Кэмерон с ее трона, ни разу не действовал у нее за спиной, попросту не прося разрешения. Он даже ни разу не выразил ей свое недовольство по поводу ее шанса превратиться из ученицы в учительницу. Большинство других доктор посчитали бы это унижением и ударом ниже пояса, Хаус же находит это немного забавным, чем-то раздражающим и интересным; но он так и не стал в действительности «большим дитятей», капризным визжащим ребенком, каким он, как я думала, мог бы быть в этой ситуации. Он не пытается ее изводить, чтобы она с криком выбежала из кабинета Кадди.
В конце концов, ушла бы Кэмерон или нет, Кадди бы с криком выбежала из своего собственного дома в поисках убежища и относительного спокойствия (и общения со взрослыми людьми) в стенах госпиталя. Уилсон очень мило пытается ее поддержать, но этого не достаточно. (Эй, пустяки, что «Большое Помело» Уилсон не смог удержать в тайне от Хауса небезосновательные сомнения Кадди и ее депрессию. Кстати, это то, о чем Хаус, как мне кажется, помалкивал бы.) Но раз Хаус знает об этом, он использует свои сведения, чтобы еще больше усилить переживания Кадди, одновременно резко говоря ей, что она на самом деле чувствует (с его точки зрения), и холодно выражая свое мнение по поводу того, что она может сделать, к все большему шоку Кэмерон. Кадди шастует по госпиталю несколько часов, - и это все не для того, чтобы похвастаться Рейчел, не для того, чтобы услышать гуление медсестер и увидеть улыбки персонала. Она боится идти домой, потому что там она находится с Рейчел наедине. В четырех стенах своего дома.
В результате, прийдя домой, ей звонит Катнер для того, чтобы она положила конец процедуре Хауса на мозге пациентки. Она пытается успокоить Рейчел в то время, как делает выговор Хаусу и показывает Кэмерон свое место. Когда беспрестанный плач малышки не утихает, пациентка, которая была абсолютно спокойна во время теста с Хаусом, чувствует все большее раздражение и злость, - то, что должно повышать ее кровяное давление, но не повысило. Крики и раздражение делают свое дело. Хаус чувствует, что это важно.
Когда он обдумывает эту новую информацию, Кадди приходит к нему в кабинет. Мне понравилось то, когда она проникает в его личное пространство, прося его подвинуться, чтобы она смогла сесть на пуфик, который он приспособил для больной ноги. Она предлагает ему подержать малышку, и в этой удивительно нежной сцене он берет ребенка и держит его, в то время, как Кадди смотрит на них, ее глаза блестят. Она хочет, чтобы Хаус принял Рейчел в ее – и в своей – жизни. Это очень чистый момент. Сценаристы с ним не преувеличили, они не сделали его сентиментальным; это просто небольшая милая капитуляция со стороны Хауса. И то, что приводит Хауса к его фирменному прозрению по поводу медицинского случая.
Источник
Опубликовано: 30 января 2009